Гелий РЯБОВ, кинодраматург, лауреат Государственной премии СССР

 

Более всего меня интересовал человек,   исполнивший  эту кровавую акцию — уничтожение одиннадцати невиновных людей.

Яков Михайлович Юровский есть в документах Особого отдела Департамента полиции МВД бывшей Российской империи:

«Каинскому мещанину (был такой уездный город в Томской губернии.— Г. Р.) Якову Михайлову Юровскому Томским губернатором, в интересах охранения общественного порядка, на основании п.4 ст. 16 Положения об усиленной охране в виду вредно­го направления деятельности на­званного Юровского, воспрещено ему на все время действия указан­ного положения жительство в пре­делах Томской губернии с правом избрания Юровским места жительства». (Примечательная деталь, не правда ли? Отъявленному— с точки зрения жандармской полиции — революционеру предоставляется тем не менее право выбрать себе место жительства! Попавшие в немилость Вождя народов в лучшем случае отправлялись в застенок или на каторгу, я уже не говорю о том, как бдили по данному поводу территориальные органы госбезопасности: контрреволюционеры и тем более «отъявленные» должны были жить за Полярным кругом и еще дальше! Им права выбора места жительства не предоставлялось.) Этот документ Томского губернско­го жандармского управления имеет приложение:  донесение  секретного агента «Сидорова» о том, что в местной группе эсдеков осталось оружие — 10 револьверов, переданных высланным Юровским своей сестре, партийной работнице Пане Юровской.

Я думаю, ясно: Юровский был большевиком (очерк о нем опубликован в сборнике «Ленинская гвардия Урала»), профессиональным революционе­ром с большим дореволюционным стажем, в том числе и подпольным. Он член РКП (б) с 1905 года, В.И.Ленин назвал его однажды «надежнейшим коммунистом».   Юровский   родился в 1878 году и умер в 1938-м от прободой язвы желудка, перенеся, по свидетельству родственников и очевидцев, тяжелые страдания.

По данным белогвардейской контрразведки, он, «Яков Мовшев Юровский, 40 лет, еврей, мещанин города Каинска Томской губернии, часовой мастер, содержал электрофотографию (партийная явка.— Г. Р.) в Екатеринбурге и проживал по адресу: 1-я Береговая улица, дом 6». Некое «спе­циализированное» написание имени-отчества Юровского и других евреев в анналах контрразведки вызвано обостренной убежденностью этого учреждения в том, что революцию задумали и произвели евреи и поэтому следует каждого из них обозначить четко и внятно, не давая скрываться за русскоподобными и русскообразными именами, отчествами и фамилиями.

Его отец – Маер Шульфер - был офицером Красной армии, а впоследствии врачом и адвокатом. Далее: http://www.uznayvse.ru/znamenitosti/biografiya-yan-arlazorov.html Гелий Рябов в Екатерининском приделе Петропавловского собора - месте упокоения последнего русского императора и его семьи. Санкт-Петербург, 2005 год. Фото из архива Владимира Соловьева

«План убийства разработал в деталях Юровский»,— утверждает Н. Соколов. Напомню: по поручению Верховно­го правителя А. В. Колчака Соколов проводил основное расследование по делу об «убийстве царской семьи и членов дома Романовых на Урале». Об этих событиях он написал книгу, в которой собраны документы и фотографии, связанные со следствием. Отдавая должное этому очень яркому, на мой взгляд, представителю «белого дела», я должен сказать, что ему свойственны отсутствие эмоций, точность, умение анализировать и собирать доказательства и даже объективность и непредвзятость. Юрист старой школы, окончивший юридический факультет Харьковского университета, он делом доказал и свою приверженность монархической идее, и незаурядную (для представителя этой профессии) честность. Рискуя жизнью, вывез материалы расследования за рубеж и до конца своих дней, по его словам, «искал истину путем закона». Он родился в городе Мокшаны Пензенской губернии в 1882 году и умер в местечке Сальбри, неподалеку от Руана, во Франции, 23 ноября 1924 года. Друзья поставили на его могиле простой деревянный крест с надписью: «Правда твоя— правда вовеки».

«Яков Михайлович Юровский, несомненно, человек с характером»,— признает Соколов и, дописывая страницы, посвященные Юровскому, замечает: «Его национальности я не знаю».Что ж, это можно оценить, особенно в наши бурные дни.

Для полноты картины упомяну и об оружии Юровского, которое было у него в те «страшные, красные дни»: кольт №71905 и маузер №167177. Алек­сандр Яковлевич Юровский говорил мне, что револьвер его отца, из которого были убиты Николай Второй и наследник Алексей, находится в спецхране Музея Революции в Москве.

О других участниках этой истории, об их судьбах— ниже.

Картина событий должна быть объемной. Это означает, что в ней должны присутствовать даже самые страшные подробности. Нужно понять время, лю­дей, революцию, наконец.

В 1928 году многие газеты и журналы опубликовали воспоминания участников событий, и в частности Авдеева (бывшего коменданта ДОНа). На мой взгляд, эти воспоминания представляют точку зрения начальника тюрьмы, который с некоторой долей революционной иронии относится к своим заключенным, не прини­мая их, впрочем, всерьез.

Его удивляет, что Романовы привыкли менять белье каждый день. Кто им будет стирать? Ничего, сами научатся— и ведь научились.

Кадр из фильма Гелия Рябова "Конь белый": расстрельная команда прячет тела Романовых и их слуг.

Или «кто такие большевики» — и следует вполне благостный, вполне примиренческий диспут, из которого явствует, что царь ничего не знал о расстреле рабочих на Дворцовой площади и в других местах, а Авдеев ему нисколечко не верит.

Или: «Скажите, пожалуйста, Белобородов — еврей?» «Оказывается,— замечает Авдеев,— он был убежден, что во главе советских органов стоят только большевики-евреи»*

А вот и еще один комический (с точки зрения Авдеева) эпизод: царь захотел подписаться на партийную газету «Уральский рабочий», «деловито осведомился, сколько стоит на месяц... и тут же в саду вручил подписную плату».

В дневнике Николай  Второй отмечает, что отношение охраны «предупредительное», подтверждая, кстати, тем самым подлинность своих писем к «офицеру».

А вот свидетельства совсем иные — показания арестованных Соколовым охранников ДОНа. Показания эти очень похожи на правду. Тем более что никто пыткам не подвергался. В отличие от многих и многих следователей Соколов искал истину «путем закона» — я упоминал об этом.

Возникает вопрос , каким образом удалось Соколову установить всех ра­ботников охраны дома Ипатьева, полу­чить разного рода изобличающие доку­менты? Все просто: бланки телеграмм и ленты переговоров с Москвой были обнаружены на Екатеринбургском теле­графе, их бросили за ненадобностью, ведомости на выдачу жалованья охра­не забыли в комендантской ДОНа. Именно по этим ведомостям и были составлены так называемые про­скрипционные списки,  разосланные затем по всем подведомственным Верховному правителю территориям с приказом: немедленно задерживать и доставлять в Екатеринбург следователю Соколову всех упомянутых. Показания я цитирую по книге Н. Соколова «Убийство царской семьи». Берлин. 1925 г.

 

Охранник  Филипп  Проскуряков:

 

«Файка Сафонов стал сильно безобразничать. Уборная в доме была одна, куда ходила вся царская семья. Вот около этой уборной Файка стал писать разные нехорошие слова... и разные другие слова, совсем неподходящие. Залез раз Файка на забор перед самыми окнами царских комнат и давай разные нехорошие песни играть. Андрей Стрекотин в нижних комнатах начал разные безобразные изображения рисовать. В этом принимал участие и Беломоин: смеялся и учил Стрекотина, как лучше надо рисовать. Это я сам видел, как Стрекотин эти вещи рисовал».

Анатолий Якимов: «...Авдеев, как только попал в дом Ипатьева, так начал таскать туда своих приближенных рабочих. Все эти люди бражничали в доме Ипатьева, пьянствовали и воровали царские вещи. Раз Авдеев напился до того пьяный, что свалился в одной из нижних комнат дома».

 

А вот о чем пишет Пьер Жильяр (воспитатель Алексея): «...когда княжны шли в уборную, их там встречал постовой красноармеец и заводил с ними «шутливые» разговоры, спрашивал, куда они идут, зачем... Затем, когда они проходили в уборную, часовой, оставаясь снаружи, прислонялся спиной к двери уборной и оставался так до тех пор, пока ею пользовались».

Показаний такого рода множество. Едва ли эти поступки свидетельствуют о проявлении «классовой ненависти», все это не более чем самое заурядное хулиганство.

...Приближался «судный день». 14 июля в 10 часов утра в ДОН явились священнослужители Вознесенского собора— Сторожев и Буймиров. Юровский разрешил Романовым отстоять обедницу. По чину и последованию этой домашней службы положено читать в определенном месте «Со святыми упокой Христе душу раба твоо...», но совершенно неожиданно для священника дьякон запел этот текст, и Романовы опустились на колени. Поются эти слова только при отпевании...

Его отец – Маер Шульфер - был офицером Красной армии, а впоследствии врачом и адвокатом. Далее: http://www.uznayvse.ru/znamenitosti/biografiya-yan-arlazorov.html   Николай Алексеевич Соколов В феврале 1919 года был назначен «Верховным правителем России» адмиралом А.В. Колчаком для производства следствия по делам об убийстве Царской Семьи и алапаевских мучеников.

За два дня до расстрела, показала уборщица Стародумова, «Юровский сидел в столовой и разговаривал с наследником, справляясь об его здоровье». Позже Юровский добьет наследника двумя выстрелами. Крепкие нервы, абсолютная убежденность в своей правоте. Я думаю, что Соколов прав, отмечая: «Яков Михайлович Юровский, несомненно, человек с характером».

25 июля Екатеринбург был взят войсками Сибирской армии и чехами «от большевиков». 2 августа в особняк Ипа­тьева вошел судебный следователь. Вот что он увидел в доме (в том числе):  у передней внутренней стены напротив лестницы — зеркало. С правой стороны на обоях написано: «Комиссар Дома особо важного А. Авдеев». И ниже, другим почерком, химическим карандашом: «Шуры» и «Шура». Уборная. На внешней стенке уборной две карандашные надписи: «Сидоров». На печи прикреплен клочок линованной бумаги с надписью чернилами: «убедительно просят оставлят (без мягкого знака.— Г. Р.) стул таким чистым, каким его занимают». Под клочком процарапано: «Писал я сам не знаю, а вы незнакомые читайте».

Все эти обстоятельства в определенном смысле проясняют атмосферу Дома особого назначения. Почему не поставлен «мягкий знак»? Может быть, писавший плохо владел русским язы­ком? Ниже это станет ясно.

Вот что обнаружил следователь в двух комнатах нижнего этажа: в дверях, которые ведут из комнаты в кладовую,— два пулевых попадания диаметром 6,8 мм. Во входной двери — одно попадание. В восточной стене 16 попаданий. Их расстояние от пола— от 31 до 168,8 см. Отчетливо видны следы замывки обоев вокруг попаданий— вплоть до разрушения рисунка обоев. В полу шесть пулевых отверстий. Две пули легли на расстоянии двух см друг от друга. В южной стене два попадания. На полу в щелях досок человеческая кровь — подтверждено экспертизой.

Часть обшивки изъята, так как на обоях были рисунки порнографического характера. (Значит, правду сказали Проскуряков, Якимов и другие? — Г. Р.) На доске, снятой с арки, отчетливо видны четыре штыковых удара— их происхождение станет ясным несколько позже. Форма отверстий совпадает с формой штыка. Кровяные брызги на северной и южной стене. Здесь же надпись на немецком языке из стихотворения Гейне «Балтазар»:- «Belsatzar ward in seilbiger Nacht ven seinem Knechten umgebracht!» («Был Балтазар в такую ночь своими слугами убит»). Или как у Гейне — в переводе М. Михайлова: «И в ту же ночь — не взошла заря — рабы зарезали царя». «Писавший пропустил союз аЬег (но), который должен следовать за словом ward, и употребил сначала слово selbigen (такими же), а потом заменил его seinem (своими), полагал, наверное, что так будет точнее» (Р. Вилтон «Последние дни Романовых». Лондон. 1920).

Рядом некое кабалистическое обозначение из четырех знаков— расшифровке не поддалось. В одной из комнат надпись на двери карандашом: «Rudolf Lacher V.T.K.Jager^». Видимо, оставлена жившим здесь человеком из числа охранников-иностранцев.

Экспертиза (ее проводили специалисты по постановлениям Соколова) утверждает, что при стрельбе в нижней комнате было использовано следующее оружие: наган, браунинг, американский автоматический трехлинейный пистолет, револьвер неизвестной системы, четырехлинейный револьвер. Одна из пуль принадлежит автоматическому пистолету кольт сорок пятого калибра. Было сделано свыше тридцати выстрелов. В одном из пулевых каналов обнаружены шерстинки кремового и красного цвета (одежда кого-то из расстрелянных).

 

В 1919 году следствие продолжил Н. Соколов. Он пишет: «Я пришел сюда (в урочище Четырех братьев— местность в 14 верстах от Екатеринбурга, белые были убеждены, что могила Романовых именно здесь.— Г. Р.) пешком от дома Ипатьевых. Прошел досадный год. Но опыт прошлого учил меня осторожности: заминали, но, может быть, не все еще замяли».

 

Самым важным направлением следствия Соколов считал поиск тел. Естественно, поэтому урочище Четырех братьев, так называемая «Открытая шахта», стало объектом самого пристального его внимания. Здесь он нашел множество предметов и разного рода осколков, которые непреложно свидетельствовали: часть трагедии разыгралась именно здесь. Вот далеко не полный, только для представления, список этих предметов: разбитые эмалевые образки, воинский значок лейб-гвардии уланского полка, шефом которого была императрица, пряжка от ремня Николая Второго, пряжки от женских туфель, флаконы с солями, оправа и два стекла от пенсне Боткина, искусственная челюсть Боткина, части от шести женских корсетов, военные пуговицы, крест Гвардейского экипажа с бриллиантами, бриллиант в десять карат, серьга императрицы — жемчуг в платине, два бриллианта и другие драгоценные камни, их осколки, десять топазов от ожерелий Великих княжон, подаренных им Распутиным, 24 кусочка стекла и две пули от нагана, женский палец, отделенный по линии межфалангового сустава острым режущим орудием (я прошу запомнить пассаж о пальце, позже это понадобится.— Г. Р.), труп маленькой собачки, хорошо сохранившийся из-за низкой температуры в шахте (Джемми принадлежала Анастасии Николаевне) — правая лапа сломана, череп пробит; осколки костей млекопитающего, исследование которых не проведено из-за срочно­го (наступление красных) прекращения работ на шахте. Последнее крайне важно, так как Соколов не сделал главного: не убедился, что найденные им останки Романовым не принадлежат.

Из показаний служащих аптекарского магазина «Русское общество»:

«17 июля 1918 года явился служащий комиссариата снабжения Зимин и от имени областного комиссара  Петра  Лазаревича  Войкова предъявил управляющему Мецнеру письменное требование: «Предлагаю немедленно без всякой задержки и отговорок выдать из Вашего склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего. Обл. комиссар снабжения Войков».

В тот же вечер Зимин получил в этой же аптеке еще три кувшина серной кислоты. Всего было выдано этой кислоты одиннадцать пудов и четыре фунта. Деньги за нее были уплачены в сумме 196 рублей 50 копеек. Эту кис­лоту, по убеждению Соколова, достави­ли на шахту в Коптяковском лесу...

Видимо, все эти доказательства (не­малые, заметим!) позволили Соколову сделать следующие основополагающие выводы:

 

«Рудник выдал тайну ипатьевского дома. Вечером 16 июля царская семья и жившие с ней люди были живы. Ранним утром 17 июля под покровом ночной тьмы грузовой ав­томобиль привез их трупы на рудник в урочище Четырех братьев. На гли­няной площадке у Открытой шахты трупы обнажили. Одежду грубо сни­мали, срывая и разрезывая ножами. Некоторые из пуговиц при этом разрушались, крючки и петли вытягива­лись, скрытые драгоценности, конечно же, были обнаружены (Александра Федоровна и дочери зашили все свои драгоценности *в одежду, об этом—­ниже.— Г. Р.). Некоторые из них, па­дая на площадку среди множества других, оставались незамеченными и втаптывались в верхние слои площадки. Главная цель была уничтожить трупы. Для этого прежде всего нужно было разделить на части, раз­резать их. Это делалось на площад­ке. Удары острорежущих орудий,' разрезая трупы, разрезали и некото­рые из драгоценностей, втоптанные в землю. Экспертиза установила, что некоторые из драгоценностей разру­шены сильными ударами каких-то твердых предметов, но не острорежущих орудий. Это те именно, кото­рые были зашиты в лифчиках кня­жон и разрушены в самый момент убийства пулями на их телах. Части трупов сжигались в кострах при по­мощи бензина и уничтожались серной кислотой. Оставшиеся в телах пули падали в костры, свинец вытап­ливался, растекался по земле и, ох­лаждаясь затем, принимал формы остывших капель. Пустая оболочка пули оставалась. Сжигаемые на простой земле трупы выделяли сало. Стекая, оно просалило почву (не со­ответствует действительности.— Г. Р.). Разорванные и разрезанные куски одежды сжигались в тех же кострах. В некоторых были крючки, петли и пуговицы. Они сохранились в обож­женном виде. Некоторые крючки и петли, обгорев, остались неразъединенными, нерасстегнутыми. Заме­тив некоторые оставшиеся предме­ты, преступники побросали их в шах­ту, пробив в ней предварительно лед, и засыпали их землей». Эта леденящая душу картина верна только в той части, что одежда казненных дей­ствительно была сожжена и часть раз­ного рода предметов при этом утеряна, Что касаетсая трупов... Соколов нарушил основную заповедь профессионала: верить только фактам, отметая любые предположения, не подтвержденные доказательствами. Между тем главного, решающего доказательства у него не было: экспертизу останков провести не удалось...

...А теперь начинается наиболее страшная часть моего рассказа, мино­вать которую я не могу, да и права не имею: взявшись за перо, я обязан сказать все, абсолютно все.

Следственные документы этого раз­дела никаких сомнений не вызывают. Мне в своей жизни пришлось прочитать тысячи  самых разных  показаний, и я профессионально приучил себя все­гда отделять истину от домыслов той или иной достоверности.

Допросы, проведенные Соколовым, безукоризненны в этом смысле. Вот показания В. Я. Буйвида, который жил в доме Попова, напротив дома Ипатье­ва. «Ночь с 16 на 17 июля я хорошо восстанавливаю в своей памяти, по­тому что вообще в эту ночь не спал, и помню, что около 12 часов ночи я вышел во двор и подошел к навесу, меня тошнило, я там остановил­ся. Через некоторое время я услышал глухие залпы, их было около 15, а затем отдельные выстрелы, их было три или четыре, но эти выстре­лы были не из винтовок произведены. Было это после двух часов ночи (по новому времени.— Г. Р.); выстрелы были от Ипатьевского дома и по зву­ку глухие, как бы произведенные в подвале. После этого я быстро ушел к себе в комнату, ибо боялся, чтобы меня не заметили сверху ох­ранники дома, где был заключен бывший государь император. Войдя в комнату, мой сосед по ней спросил меня: «Слышал?» Я ответил: «Слы­шал выстрелы». «Понял?» «По­нял»,— сказал я, и мы замолчали. Минут через двадцать я услыхал, как отворились ворота загородки Ипатьевского дома и тихо, мало шумя ушел на улицу автомобиль, свернув на Вознесенский проспект».

Путь автомобиля лежал в урочище Четырех братьев, мы уже знаем это.

Что же произошло в доме Ипатье­ва? Соколову удалось восстановить картину случившегося до мельчайших подробностей. Только вчитываясь в эти подробности, будем помнить— не в оправдание, но в объяснение о том, что революций — по слову В. И. Лени­на— «в чистеньком, гладеньком, безу­коризненном виде не бывает».

Охранник Михаил Иванович Летемин, из Сысертского завода Екатерин­бургского уезда, портной, малограмот­ный, в прошлом судился за покушение на растление малолетней девочки, в охрану пошел из-за жалованья, с красными не ушел, так как полагал, весьма наивно, впрочем, что «ничего плохого не сделал». Арестован был по проскрипционному списку, а также в связи с тем, что подобрал бесприют­ного спаниеля Джоя, принадлежавшего наследнику — цесаревичу Алексею, белые же сочли, что спаниель этот им украден. Цитирую самое главное: «17 июля я пришел на дежурство в 8 часов утра. Предварительно я пришел в казарму и здесь увидел мальчика, состоявшего в услужении при царской семье (Леонида Седнева). Появ­ление мальчика меня очень удивило, и я спросил: «Почто он здесь?» На это один из товарищей— Андрей Стрекотин, к которому я обратился с вопросом, только махнул рукой и, отведя меня в сторону, сообщил мне, что минувшей ночью убиты царь, царица, вся их семья, доктор, повар, лакей и состоявшая при царской семье женщина... Выслушав рассказ, я сказал: «Сколько народу перестреляли, так ведь крови на полу должно быть очень много». На это мое замечание кто-то из товарищей (кто именно, не помню) объяснил, что к ним в команду присылали за людьми и вся кровь была смыта... Нахо­дившийся в это время в казарме шофер Люханов объяснил, что всех убитых он увез на грузовом автомо­биле в лес, добавив, что кое-как выбрался — темно, да пеньки по дороге. В какую сторону были увезены убитые и куда девали их трупы— ничего этого Люханов не объяснил, а я сам не спросил».

 

Охранник Филипп Полиевктович Проскуряков, из Сысертского завода, в охрану пошел из-за жалованья, был в составе охраны до последнего момен­та, ушел вместе с другими охранниками на фронт, но сбежал оттуда и вернулся в Екатеринбург, где и был задержан.

«Кончив дежурство, мы со Столовым пошли попьянствовать. Напи­лись мы со Столовым денатурату и под вечер пришли домой, так как нам предстояло дежурить с пяти ча­сов. Медведев увидел, что мы пьяные, и посадил нас под арест в баню, находившуюся во дворе дома Попова. Мы там и уснули. Спали мы там до 3 часов ночи. В три часа ночи к нам пришел Медведев, разбудил нас и сказал нам: «Вставайте, пой­демте». Мы спросили его: «Куда?» Он нам ответил: «Зовут, идите!» Я потому Вам говорю, что было это в три часа, что у Столова были при себе часы, и он тогда смотрел на них. Было именно три часа, мы встали и пошли за Медведевым. Привел он нас в нижние комнаты дома Ипатьева. Там были все рабочие охранники, кроме стоявших тогда на постах. В комнатах как бы стоял туман от порохового дыма и пахло порохом.

В задней комнате с решеткой в окне, которая рядом с кладовкой, в сте­нах и полу были удары пуль. Пуль особенно много было (не самих пуль, а отверстий от них) в одной стене, той самой, которая изображена на предъявленной мне фотографической карточке, но были следы пуль и в других стенах. Штыковых ударов нигде на стенах комнаты не было. Там, где в стенах и в полу были пулевые отверстия, вокруг них была кровь. На стенах она была брызгами и пятнами; на полу— маленькими лужицами. Были капли и лужицы крови во всех других комнатах, через которые нужно было проходить во двор дома Ипатьева из этой комнаты, где были следы от пуль. Были такие же следы крови и во дворе к воро­там, на камнях. Ясное дело, в этой именно комнате с решеткой незадол­го до нашего со Столовым прихода расстреляли много людей.

По приказанию Медведева Кронидов принес из-под сарая со двора опилок. Все мы мыли холодной во­дой и опилками полы, замывали кровь. Кровь на стенах, где был рас­стрел, мы смывали мокрыми тряпка­ми. В этой уборке принимали участие все рабочие, кроме постовых. И в той именно комнате, где была побита царская семья, уборку производили многие. Помню я, что работали тут человека два латышей, сам Медве­дев, отец и сын Смородяковы, Сто­лов. Убирал в этой комнате и я. Но были еще и другие, которых я за­был. Таким же образом, то есть во­дой, мы смыли кровь во дворе и с камней. Пуль при уборке и лично никаких не находил. Находили ли другие, не знаю.

Спрашивали я и Столов также и Медведева. Оба они со Стрекотиным говорили согласно и рассказали сле­дующее: вечером Юровский сказал Медведеву, что царская семья ночью будет расстреляна, и приказал преду­предить об этом рабочих и отобрать у постовых револьверы (Вильтон утверждает в своей книге «Последние дни Романовых», что комендант ДОНа Юровский приказал обезоружить русских  рабочих, чтобы они не помешали убить Николая Второго. Но в контексте показаний Медведева это слово «отобрать» читается скорее как «собрать», в этом только смысле.— Г. Р.). Пашка Медведев приказание Юровского в точности исполнил, револьверы отобрал, передал их Юровскому, а ко­манду предупредил о расстреле царской семьи в 11 вечера...

Пашка сам мне рассказывал, что он выпустил пули две-три в государя и в других лиц, кого они расстреливали. Показываю сущую правду. Ничего вовсе он мне не говорил, что будто бы сам не стрелял, а выходил слушать выстрелы наружу: это он врет!

Когда их всех расстреляли, Ан­дрей Стрекотин, как он это мне сам говорил, снял с них все драгоценно­сти. Их тут же отобрал Юровский и унес наверх. После этого их всех (казненных.— Г. Р.) навалили на грузовой автомобиль — кажется, один — и куда-то увезли. Шофером был на этом автомобиле рабочий Злоказовской фабрики Люханов. Об этом я передаю вам со слов Медведева. По какому их направлению увезли, я не знаю. Этого тогда не знал, должно быть, и сам Медведев, потому что обставил это дело Юровский тайной (и, заметим, именно эту тайну и хотелось более всего раскрыть Н. А. Соколову. Но он не смог это сделать.— Г. Р.)».

 

Охранник Анатолий Александрович Якимов— из Юговского завода Пермского уезда, токарь, работал на Мотовилихинском заводе, ушел на войну добро­вольцем, после 25 октября 1917 года— в 494-м Верейском полку член полкового комитета. После развала фронта при­ехал на родину и поступил на фабрику Злоказовых в Екатеринбурге. В охрану пошел из-за легкой работы и хорошего жалованья. Мечтал о лучшей жизни и считал царя врагом народа. Осуж­дал большевистский террор (так у Соколова.— Г. Р.), но до конца оста­вался в охране и занимал пост разво­дящего. Ушел вместе с красными при оставлении Екатеринбурга. Но, когда они оставили и Пермь, не пошел за ними и в рядах армии адмирала (Колчака.— Г. Р.) дрался с ними. Здесь и был разы­скан и задержан. На допросе объяснил:

«Когда мы собрались все, Клещев сказал:   «Сегодня   расстреляли царя». Все мы стали спрашивать, как же это произошло, и Клещев, Деря­бин, Лесников и Брусьянин рассказа­ли нам следующее. Впереди шли Юровский и Никулин. За ними шли государь, государыня и дочери: Оль­га, Татьяна, Мария, Анастасия,— а также Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Наследника нес на руках сам государь. Сзади за ними шли Медведев и 10 человек, которые жили в нижних комна­тах и которые были выписаны Юров­ским из чрезвычайки. Из них двое были с винтовками... Я это хоро­шо помню, что Юровский так ска­зал: «Николай Александрович, ваши родственники старались вас спасти, но этого им не пришлось. И мы при­нуждены вас сами расстрелять». Тут же, в ту же минуту за словами Юро­вского раздалось несколько выстрелов. Стреляли исключительно из ре­вольверов. Вслед за первыми же вы­стрелами раздался «женский визг», крик нескольких женских голосов. Расстреливаемые стали падать один за другим. Первым пал, как они гово­рили, царь, за ним наследник. Деми­дова же, вероятно, металась. Она, как они оба говорили, закрывалась подушкой. Была ли она ранена или нет пулями, но только, по их словам, была она приколота штыками одним или двумя русскими из чрезвычайки. Но из лиц царской семьи, я помню, они называли только одну Анаста­сию, как приколотую штыками. Кто-то принес, надо думать, из верхних комнат несколько простынь. Убитых стали завертывать в эти простыни и выносить во двор через те же ком­наты, через которые вели их на казнь. Со двора их выносили в авто­мобиль, стоявший за воротами дома, в пространстве между фасадами дома, где парадное крыльцо в верх­ний этаж, и наружным забором: здесь обычно и стояли автомобили. Это уже видел Лесников с Брусьяниным. Всех их перенесли в грузовой автомобиль и сложили всех в один (ряд — надо полагать? — Г. Р.)»

 

...Продолжает Анатолий Якимов:

 

«Из кладовой было взято сукно. Его разложили в автомобиль, на него по­ложили трупы и сверху их закрыли этим же сукном. Кто ходил за сукном в кладовую — не было разговора. Ведь не было же у нас допроса, как сейчас. Кабы я знал раньше— мог бы спросить.

Расставив посты, я вошел в ко­мендантскую. Там я застал Никулина и двоих нерусских. Там же был и Медведев. Были все они невесе­лые, озабоченные, подавленные. Ни­кто из них не произносил ни одного слова. На столе комендантской ле­жало много разных драгоценностей. Были тут и камни, и серьги, и булав­ки с камнями, и бусы. Много было украшений. Частью они лежали в шкатулочках. Шкатулочки были все открыты. Дверь из прихожей в комнату, где жила царская семья, по-прежнему была закрыта; но в комнатах никого не было. Это было ясно: оттуда не раздавалось ни од­ного звука. Раньше, когда там жила царская семья, всегда слышалась в их комнатах жизнь: голоса, шаги. В это же время там никакой жизни не было. Стояла только в прихожей у самой двери в комнаты, где жила царская семья, их собачка и ждала, когда ее впустят в эти комнаты. Хо­рошо помню, я еще подумал тогда: напрасно ты ждешь. Куда девался мальчик (Леонид Седнев, слуга Алексея.— Г. Р.) из на­шей команды — я не знаю. По этому поводу могу рассказать следующее: я видел мальчика этого издали в один из последующих дней после убийства. Он сидел в той комнате, где обедали сысертские рабочие, и горько плакал, так, что эти его ры­дания были слышны мне издали. Я сам к нему не подходил и ни о чем с ним не разговаривал. Мне, не по­мню, кто именно, рассказывали, что мальчик узнал про убийство царской семьи и всех других, бывших с ней, и стал плакать. Я не помню, когда именно это было. 17 же июля я, не успокоившись после такого злого дела, не утерпел и пришел к Медве­деву в его комнату, это было после двух часов дня, то есть после нача­тия дежурства... Я его стал расспра­шивать про убийство. Медведев рас­сказал мне, что в первом часу ночи сам Юровский разбудил царскую се­мью и сказал при этом царю: «На дом готовится нападение, я вас должен перевести в нижние комнаты». Тогда они и пошли все вниз.  ...Когда я его стал спрашивать, куда же дели трупы, он мне подтвердил, что трупы на автомобиле увез Юровский с Люхановым за Верх-Исетский завод и там, в лесистой местности около болота трупы были зарыты все в одну яму, как говорил, заранее приготовленную. Я помню, он говорил, что автомобиль вязнул и с трудом дошел до приготовленной могилы».

В уголовном процессе показания «со слов»— «мне говорили», «я слышал» и т. п. — имеют значение так называемых косвенных доказательств, улик и самостоятельного значения не имеют. Они должны быть подтверждены пря­мыми доказательствами: показаниями очевидцев, материальными предмета­ми— пулями, оружием, трупами, нако­нец. У Соколова было только одно та­кое прямое доказательство: показание очевидца расстрела, разводящего ка­раульного начальника Павла Спиридоновича Медведева. Родом он из Сысертского завода, по профессии сапожник, работал и на заводе, учился в сельской школе, курса не кончил, малограмотный. В 1914 году был мобилизован, но сумел от службы освободиться, устроиться на оборонный завод. В апреле месяце 1917 года всту­пил в партию большевиков. После ок­тября семнадцатого состоял в больше­вистском отряде и ходил против Дутова. Возвратившись с фронта в апреле 1918 года, поступил в охрану ДОНа. Занимал исключительное положение с начала и до конца, был начальником охраны. Донес Юровскому на Авдеева за послабления семье, Авдеев был уво­лен (я уже отмечал, что формальным поводом для замены Авдеева послужи­ла кража золотой иконки, которая ви­села над кроватью Алексея и которую украл помощник Авдеева Мошкин, за что и был немедленно арестован — не­надолго.— Г. Р.). Сделался правой ру­кой Юровского, пользовался его исклю­чительным доверием. Ушел из Екате­ринбурга с красными. Был в Перми в момент взятия ее Сибирской армией. По поручению Голощекина должен был взорвать мост через Каму. Взрыв не состоялся по техническим причинам (сам М. объясняет иначе.— Г. Р.). Был отыскан и задержан. Медведев: «16 июля 1918 года, по новому стилю, под вечер, часов в 7 Юровский приказал ему, Медве­деву, собрать (моя разрядка.— Г. Р.) у всех караульных, стоящих на по­стах при охране дома, револьверы (все-таки собрать, а не отобрать, что и кладет конец легенде о том, что ре­вольверы были отобраны Юровским у русских, дабы они не смогли поме­шать иностранцам исполнить «решение Уралсовета» о казни.— Г. Р.). Револь­веров у охраны дома было всего 12 штук, все они были системы Наган. Собрав револьверы, он доставил их к коменданту Юровскому в канцеля­рию при доме и положил на стол. Еще утром в этот день Юровский распорядился увести мальчика, пле­мянника официанта (Седнева— Г. Р.), из дома и поместить в караульном по­мещении при соседнем доме Попова. Для чего это все делалось, Юро­вский ему не говорил, но вскоре по­сле того, как он доставил Юровско­му револьверы, последний ему ска­зал: «Сегодня, Медведев, мы будем расстреливать семейство все»,— и ве­лел предупредить команду караула о том, что если команда услышит выстрелы, то не тревожилась бы. Предупредить об этом команду он предложил часов в 10 вечера. В ука­занное время он, Медведев, команду предупредил об этом, а затем снова находился при доме.

Часов в 12 ночи комендант Юро­вский начал будить царскую семью. Сам Николай II и все семейство его, а также доктор и прислуга встали, оделись, умылись (все это, конечно, плохо умещается в голове. Было бы понятно, если бы спящих просто перестреляли, и всё...— Г. Р.). Приблизи­тельно через час времени все один­надцать человек вышли из своих комнат. Все они на вид были спокой­ны и как будто никакой опасности не ожидали. Из верхнего этажа дома они спустились по лестнице, веду­щей из дома. Сам Николай II на ру­ках вынес сына Алексея. Спустив­шись вниз, они вошли в комнату, на­ходящуюся в конце корпуса дома. Некоторые имели с собой по подуш­ке, а горничная несла две подушки (примечательная подробность: они ду­мали, что их быстро перевезут на «авто» в другой дом и можно будет продолжить прерванный сон. Действи­тельно, их ожидал сон— вечный, но они об этом не догадывались. Хитрость Юровского удалась вполне! — Г. Р.). Затем комендант Юровский приказал принести стулья. Принесли три стула (из дальнейшего станет ясно, что сту­лья принесли по требованию импера­трицы.— Г. Р.).

К этому времени в Дом особого назначения прибыли два члена чрез­вычайной следственной комиссии, один из них, как он (Медведев.— Г. Р.) узнал впоследствии, был Ермаков, как звать его, не знает, родом из Верх-Исетского завода, и другой ему совсем   неизвестный.   Комендант Юровский, его помощник (Никулин.— Г. Р.) и эти два лица спустились в нижний этаж, где уже находилась царская семья. Револьверы были розданы Юровским уже по рукам и находились у семи охранников, бывших в комнате, двух членов следственной комиссии (ошибка: ко­миссия эта «по борьбе», то есть она оперативно-розыскной орган, а не след­ственный.— Г. Р.), самого Юровского и его помощника, всего было розда­но по рукам одиннадцать револьве­ров, а один револьвер Юровский раз­решил взять назад ему, Медведеву. Кроме того, у Юровского был при себе револьвер маузер (я уже упоми­нал о двух единицах огнестрельного оружия у Юровского.— Г. Р.). Таким образом, в комнате внизу собралось всего двадцать два человека: 11 подлежащих расстрелу и 11 человек с оружием, которых он (Медведев— Г.Р.) всех назвал».

...Я прерываю здесь этот бесстрастный следственный ритм для того, чтобы дать необходимые пояснения. В труде Соколова упоминается (в дру­гой его части) размер комнаты, в кото­рой была совершена казнь, или убийство, что, на мой взгляд, гораздо точ­нее: 7 аршин 8 вершков х 6 аршин 4 вершка. Один аршин равен примерно 71 сантиметру. Один вершок — 4,5 сан­тиметра. Перемножив эти значения, мы получим приблизительно 24 квад­ратных метра площади — большая ком­ната в хорошей современной квартире.

В этой двадцатичетырехметровой комнате собралось двадцать два человека: одиннадцать против одиннадцати. Напрягитесь и представьте себе эту картину. Здесь было по одному квад­ратному метру на человека.

Я продолжаю: «На стульях в комнате сели супруга Николая II, сам Николай II и сын его Алексей, остальные стояли на ногах около стенки, причем все время были спокойны. Юровский спустя несколько ми­нут вышел к нему, Медведеву, в со­седнюю комнату и сказал ему: «Сходи, Медведев, посмотри на улице, нет ли посторонних людей, и послушай выстрелы, слышно будет или нет» (мы помним: Проскуряков эти показания Медведева горячо опровергал! — Г. Р.). Он, Медведев, вышел за ограду и тотчас по выходе услыхал выстрелы из огнестрельного оружия и пошел обратно в дом сказать Юровско­му, что выстрелы слышны. Когда вошел в комнату, где нахо­дилась царская семья, то они все уже были расстреляны и лежали на полу в разных положениях, около них была масса (слово из лексикона следователя.— Г. Р.) крови, причем кровь была густая, «печенками». Все, за исключением сына царя, Алексея, были, по-видимому, уже мертвы. Але­ксей еще стонал. Юровский еще раза два или три при нем, Медведеве, вы­стрелил в Алексея из нагана, и тот стонать перестал (мы помним о двух отверстиях в полу этой комнаты, обна­руженных следствием. Это следы пуль.— Г. Р.).

Вид убитых настолько повлиял на него, Медведева, что его начало тош­нить и он вышел из комнаты. Затем Юровский тогда же приказал ему бе­жать в команду и сказать, чтобы ко­манда не волновалась, если слышала выстрелы. Когда он пошел в коман­ду, то еще в доме последовало два выстрела, а навстречу ему попали бе­гущие из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин. По­следние, встретясь с ним еще на ули­це, у дома,спросили его: «Что, лично ли застрелили Николая II, вместо его чтоб другого не застрелили, то тебе отвечать придется, ты принимал его»,— на это он им ответил, что хоро­шо лично видел, что они застрелены, то есть Николай II и его семья, и пред­ложил им идти в команду и успоко­ить, чтобы не волновалась охрана.

Видел он, Медведев, что, таким образом, расстреляны были: быв­ший император Николай II, супруга его Александра Федоровна, сын Алексей, дочери: Татьяна, Анаста­сия, Ольга, Ксения (ошибка: Мария, а Ксения Александровна, жена Велико­го князя Александра Михайловича, эми­грировала с ним в Бразилию. Соколов сообщает в примечании, что Сергеев записывал за Медведевым, буквально ничего не меняя, поэтому и написал другое имя.— Г. Р.),— доктор Боткин и прислуга: повар, официант, горнич­ная. У каждого было по нескольку огнестрельных ран в разных местах тела, лица у всех были залиты кро­вью, одежда у всех также была в крови. Покойные, видимо, ничего до самого момента расстрела о гро­зящей им опасности не знали. Сам он, Медведев, участия в расстреле не принимал.

Со всех членов царской семьи, у кого были на руках, сняли, когда они еще были в комнате, кольца, браслеты и двое золотых часов. Вещи эти тут же передали комендан­ту Юровскому. Сколько было снято с умерших колец и браслетов, он (Медведев.— Г. Р.) не знает.

Все 11 трупов тогда же увезли со двора на автомобиле».

Следствие продолжается. Еще не раз и не два будут допрошены все за­держанные в связи с трагическими со­бытиями в особняке Ипатьева. Их будут допрашивать   и   передопрашивать, и цель здесь будет преследоваться са­мая простая: в бесконечных повторени­ях и описаниях уже вроде бы известных ситуаций следователи будут выуживать новую информацию, которая позволит двинуться дальше.

Поэтому мы будем теперь интересо­ваться только тем, чего еще не знаем в подробностях или не знаем совсем.

 

Медведев показывает-: «Караулы при доме оставались на своих местах и не снимались до 20 июля, несмо­тря на то, что в доме уже никого не было. Это делалось для того, чтобы не вызвать волнения в народе и по­казать вид, что царская семья жива». И далее: «17 же июля... обхо­дя по комнатам, он, Медведев, подо­шел к одному столу, где лежала книжка «Закон божий», взял эту книгу в руки и увидел под ней день­ги— 60 рублей десятирублевыми кредитными билетами. Деньги эти он взял себе, не объяснив никому. То­гда же он взял валявшиеся на полу три серебряных кольца, на коих на­писаны какие-то молитвы, несколько носовых платков, и, кроме того, ему дал бывший помощник коменданта Мошкин носки мужские, одну пару, и женскую рубашку. Больше никаких вещей он не брал (ну, что ж... Остает­ся только повторить: революция рабо­тает с дореволюционным человеческим материалом. И этот материал таков, каков есть... А Мошкин, арестованный за кражу, уже свободен— людей-то ведь явно не хватает...— Г. Р.)».

Из дальнейших показаний Медведе­ва весьма интересны, на мой взгляд, следующие: «Государь и наследник были одеты в гимнастерки, на голо­вах фуражки. Государыня и дочери были в платьях без верхней одежды, с непокрытыми головами... При мне никто из членов царской семьи ника­ких вопросов никому не предлагал; не было также ни слез, ни рыданий. Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вошли во двор, а оттуда через вто­рую дверь (считая от ворот) во вну­тренние помещения первого этажа. Дорогу указывал Юровский».

Кто и где именно находился в момент расстрела: «Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки. За ней встали три дочери (я их всех очень хорошо знаю в лицо, так как каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них). Наследник и государь сели рядом почти посреди комнаты. За стулом наследника встал доктор Боткин. Служанка (как ее зо­вут, не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую; с ней встала одна из царских дочерей (четвертая)».

Вырисовывается и достаточно под­робная картина гибели Анны Демидо­вой и Анастасии. Они были «приколоты штыками». Мы помним, что четыре штыковых удара были обнаружены в обшивке арки у левого косяка дверей, ведущих в кладовку. Что касается того места,   где   стояла   императрица и остальные дочери,— здесь скорее всего Медведев путает или неточно за ним записывает Сергеев.

И далее: «Двое слуг встали в ле­вом от входа углу у стены, смежной с кладовкой. У служанки была с со­бой в руках подушка, маленькие по­душечки были принесены с собой и царскими дочерьми. Одну из поду­шечек положили на сиденье стула государыни, другую— на сиденье стула наследника. Одновременно в ту же комнату вошли 11 человек:  Юровский, его помощник, два члена ЧК и семь человек латышей».

Очень важное показание: «Драгоценности были уложены в два сундука, принесенных из каретника». Позже нам эти показания понадобятся.

По поводу моста через Каму Медве­дев показал: «В Перми комиссар Голощекин назначил меня в охрану приспособлений для взрыва камско­го моста в случае появления белогвардейцев. Подорвать мост соглас­но полученного приказания я не успел, да и не хотел, решив доброволь­но сдаться. Приказание о взрыве мо­ста пришло мне тогда, когда уже Си­бирские войска стали обстреливать мост, и я пошел и сдался доброволь­но». Эти показания важны, так как сви­детельствуют о том, что Медведев мно­гое переосмыслил...

Жена Медведева Мария на допросе подтвердила его показания и рассказа­ла «так, как он ей рассказывал». Рас­хождение было только одно: жене Мед­ведев сказал, что в Романовых и их людей стрелял (вспомним— о том же сказал и Проскурякову). Возможно, это было хвастовством? Теперь этого не узнать уже никогда. И текст «пригово­ра", объявленного Юровским, звучит в показаниях Марии несколько иначе:

«Вычитали им бумагу, в которой было сказано: «Революция погибает, должны погибнуть и вы...»

Агафонова показала: «Помню, что он говорил (А. Якимов), что картину убийства видел он сам, своими глаза­ми. Он рассказывал, что картина убийства их так сильно потрясла его, что он не выдержал и время от времени выходил из помещения на воздух. Он рассказывал, что его за это бранили товарищи его по охране, подозревая в нем раскаяние, или жалость, или вообще проявление со­чувствия к страданиям погибших. Я его поняла тогда так, что сам он находился или в той комнате, где происходило убийство, или же вбли­зи ее и видел всю картину убийства своими глазами».

По словам Г. Т. Агафонова, в ше­стом часу вечера приходил проститься и Анатолий Якимов. «Вид его меня прямо поразил: лицо осунувшееся, зрачки расширены, нижняя губа во время разговора трясется: взгля­нув на шурина, я без слов убедился в правдивости всего того, что мне передала с его слов жена: ясно было, что Анатолий за минувшую ночь пережил и перечувствовал что-то ужасное, потрясающее».

Все эти подробности интересовали следствие только с одной точки зрения: получить данные, которые позволили бы обнаружить трупы Романовых и их людей.

...А меня спустя семьдесят лет инте­ресует и многое другое: по чьей во­ле злоказовские рабочие оказались в страшной мясорубке истории и такой ужасающей ценой выполнили волю? Чью? Уралсовета—утверждают историки. А я вслед за Соколовым думаю, что это не так.

Мы приближаемся к главному. Когда-то Соколов написал в своей книге: «Все люди обывательской среды, незнакомые с техникой следственного дела, обычно рассуждают по одному шаблону: всякое, самое простое преступление им кажется чрезвычайно загадочным, пока оно не вскрыто, и каждое, самое зага­дочное преступление им кажется чрез­вычайно простым, когда оно вскрыто». И далее: «В нашем деле нет тайн. Терпением и трудом мы подходим к раскрытию истины». Мне только остается присоеди­ниться к этим словам.

Вот записка Юровского. Она мною получена из рук А. Я. Юровского, стар­шего сына коменданта Дома особого назначения,— я уже упоминал об этом человеке. Он посвятил этой истории долгие и долгие годы жизни, стремясь понять. Я стремился не только понять, но и найти доказательства. Эта записка — главный довод в пользу следственной правоты Н. А. Соколова. Каждым своим словом она подтверждает: следователь находился на пороге истины.

 

«Воспоминания коменданта Дома особого назначения в г. Екатеринбурге Юровского Якова Михайловича, члена партии с 1905 года, о,расстреле Николая II и его семьи». Рукой Я. М. Юровского написано: «Копия, т. Покровскому (из­вестный историк.— Г. Р.) дан под­линник 20г. 16/У11 была получена телеграмма из Перми на условном язы­ке, содержавшая приказ об истребле­нии Романовых. 16-го в 6 час. вечера Филипп Голощекин предписал привести приказ в исполнение».

Прервем это повествование главно­го очевидца для того, чтобы разобраться в некоторых нюансах.

 Все и без всякого исключения ин­терпретации екатеринбургских событий у современных советских историков в этой части едины и непреложны: Ро­мановых расстреляли по постановле­нию Уралсовета, которое было вынесено по известным уже читателям причи­нам и совершенно самостоятельно— это главное, на это всегда очень и очень напирают историки.

Посмотрим, так ли это. Ну, во-первых, никто и никогда не видел постановления Уралсовета о расстреле Романовых. Что же, оно не сохранилось? Странно... Ведь целы все документы Дома особого назначения, даже «пере­писка» Николая Второго с мнимыми «заговорщиками». Даже журнал, в ко­тором зафиксированы все события, случившиеся в ДОНе.

Широко опубликованы и разного рода воспоминания участников событий, в которых всегда и почти безвариантно присутствует один и тот же факт:

Екатеринбург доложил Москве о совер­шившейся казни и с волнением и опасе­нием ожидал ответа: а что скажет на это центр? Как посмотрит? (Воспомина­ния члена Уралсовета Воробьева цити­руются во всех исторических трудах как бесспорное доказательство.) Этот факт вроде бы должен засвидетель­ствовать: Уралсовет действовал на свой страх и риск. Но тогда зачем было согласовывать с Москвой текст сообщения о расстреле? Расстреляли на свой страх и риск, а текст опубликовать самостоятельно не рискнули?

И зачем нужно шифром «объяснять» Москве, что «официально семья погибнет при эвакуации»? Ведь это очень похоже на подтверждение: ваш приказ будет выполнен, не беспокойтесь!

Но самым главным доказательством, как это представляется мне, является строчка из воспоминаний Я. М. Юро­вского: «...была получена телеграмма из Перми...» и т. д. Она совершенно недвусмысленна. Уралсовету, приняв­шему историческое решение, незачем было получать санкцию на исполнение своего же решения «из Перми».

Однако здесь сразу возникает до­вольно непростой вопрос: а почему те­леграмма-распоряжение пришла имен­но из Перми? Что было в Перми 16 июля и кто был в ней? Или, может быть, она служила неким передаточ­ным звеном?

Я думаю, что последнее предполо­жение наиболее верно. В конце концов Пермь — всего лишь телеграфная стан­ция на пути в Екатеринбург. Связь с уездным городом идет через губерн­ский, иначе просто не может быть! А если это так, то и другое предполо­жение вполне правомерно: не из Перми, а из Москвы через Пермь. Этому есть косвенное подтверждение: существует телеграмма Белобородова— он был председателем Уралсовета— с прось­бой пересмотреть решение об освобо­ждении Берзина с поста главкома Вос­точного фронта. Телеграмма передана в Москву 18 июля 1918 года, то есть именно тогда, когда происходили инте­ресующие нас события. В ней строки о том, что Смилга по аппарату из Перми передал приказ о назначении Надежно­го... вместо Берзина и т. д. Указание Юровского на «условный язык» означа­ет, что телеграмма была кодирована, а не зашифрована. Главное действую­щее лицо документально зафиксирова­ло исторический факт: решение о казни Романовых было принято не в Екате­ринбурге. Подтверждением тому слу­жит фраза: «Голощекин предписал привести приказ в исполнение». Приказ, полученный из Перми, через Пермь— как угодно, но не приказ Уралсовета,   это   обстоятельство является для нас решающим!

Продолжим текст: «В 12 часов ночи должна была приехать машина для отвоза трупов. В 6 часов увели маль­чика Седнева (поваренка), что очень обеспокоило Романовых и их людей (мы уже знаем, что мальчик этот катал коляску наследника, поваренком же Юровский его назвал, видимо, потому, что в списке прислуги Седнев значился поварским учеником.— Г. Р.). Прихо­дил доктор Боткин спросить, чем это вызвано. Было объяснено, что дядя мальчика, который был арестован, потом бежал, теперь опять вернулся и хочет увидеть племянника. Маль­чик на следующий день был отправ­лен на родину (кажется, в Тульскую губернию). Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в половине второго. Это отсрочило приведение приказа в исполнение. Тем временем были сделаны все приготовления: отобрано 12 человек (в том числе 7 латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение, 2 отказались стрелять в девиц».

Прервем Юровского. Это нужно для того, чтобы по возможности достоверно выяснить состав команды, стрелявшей Романовых.

По нашему мнению, это были: Я. М. Юровский, Медведев, Якимов, Ваганов, Никулин. Об остальных— ниже.

Продолжение текста» Юровского:

«Когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных. Объяснение было дано такое: «Ввиду того, что в городе не­спокойно, необходимо перевести се­мью Романовых из верхнего этажа в нижний». Одевались с 1/2 часа. Внизу была выбрана комната с дере­вянной оштукатуренной перегород­кой (чтобы избежать рикошетов), из нее была вынесена вся мебель. Ко­манда была наготове в соседней комнате. Романовы ни о чем не дога­дывались. Комендант отправился за ними лично, один и свел их по ле­стнице в нижнюю комнату. Николай нес на руках Алексея, остальные несли с собой подушечки и разные мелкие вещи. Войдя в пустую комнату, А. Ф. спросила: «Что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» Ком. велел внести два стула. Ник. (эти сокращения — в тексте.— Г. Р.) посадил на один Алексея, на другой села А. Ф. Остальным ком. велел стать в ряд. Когда стали, позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Романовым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжа­ют наступление на Советскую Рос­сию, Уралисполком постановил их расстрелять. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обер­нулся к коменданту с вопросом: «Что, что?» Ком. наскоро повторил и приказал команде готовиться.  Команде заранее было указано, кому в кого стрелять и приказано целить прямо в сердце, чтобы избежать большого количества крови и покон­чить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколь­ко несвязных восклицаний, всё дли­лось несколько секунд. Затем нача­лась  стрельба,  продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим ком-ом наповал, затем сразу же умерли А. Ф., Алексей, четыре доче­ри: Татьяна, Ольга, Мария и Анаста­сия, д-р Боткин, лакей Трупп, повар Тихомиров (ошибка— такого не было.— Г. Р.), еще повар Харитонов и фрейлина, фамилию которой ко­мендант забыл (далее в скобках напи­сано: «Демидова»; она не фрейлина, а «сенная девушка».— Г. Р.). Алексей, три из его сестер и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Это удивило ком., так как целили прямо в сердце, удивительно было и то, что пули наганов отскакивали от чего-то рикошетом и как град пры­гали по комнате. Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсаж. Благодаря всему этому вся процедура, считая «проверку» (щупанье пульса и т. д.), взяла минут 20. Потом стали выно­сить трупы и укладывать в автомо­биль, покрывая сукном, чтобы не протекала кровь. Тут начались кра­жи, пришлось поставить 3 надежных товарищей для охраны трупов, пока продолжалась переноска (трупы пе­реносили по одному). Под угрозой расстрела все похищенное было воз­вращено (золотые часы, портсигар с бриллиантами и т. п.). Ком-ту было поручено только привести в исполнение приговор, удаление трупов и т. д. лежало на обязанности т. Ермакова (рабочий  Верх-Исетского завода, б. каторжанин). Он должен был при­ехать с автомобилем и был впущен по условному паролю «Трубочист». Опоздание автомобиля внушило ко­менданту сомнение в аккуратности Ермакова, и ком. решил проверить сам всю операцию до конца».

Ничего удивительного. Я отыскал характеристику Ермакова, составлен­ную в то время, когда он служил в НКВД (1922 год). Там есть такие строчки: «Интерес к научным дисципли­нам у тов. Ермакова отсутствует. В по­литической обстановке ориентируется с замедлением». Сам Петр Захарович записал в анкете так: «До революции был в сылке. Образование средне не­закончено. В октябрьском перевороте принимал участие на судне «Аврора»». Последнее вызывает у меня большое сомнение... И еще из характеристик Ер­макова: «Охватить вполне администра­тивную работу не в состоянии. Отсут­ствует умение применять знания на практике». Впрочем, на могиле П. 3. Ер­макова на Ивановском  кладбище в Свердловске сказано: «Организатор Красной гвардии на ВИЗе (Верх-Исет-ском заводе.— Г. Р.).

Продолжим: «Около трех часов утра (17-го июля.— Г. Р.) выехали на место, которое должен был пригото­вить Ермаков (за Верх-Исетским за­водом). Сначала предполагалось везти в автомобиле, а от известного пун­кта на лошадях, т. к. автомобиль дальше пройти не мог. Местом выбранным была брошенная шахта. Проехав Верх-Исетский завод, вер­стах в 5, наткнулись на целый та­бор— человек 25 верховых, в про­летках и т. д. Это были рабочие (чле­ны Совета, Исполкома и т. д.), кото­рых приготовил Ермаков. Первое, что они закричали: «Что же вы их нам живыми не привезли?» Они ду­мали, что казнь Романовых будет по­ручена им. Начали перегружать тру­пы на пролетки, тогда как нужны были телеги. Это было очень неудоб­но. Сейчас же начали очищать карма­ны — пришлось и тут пригрозить рас­стрелом и поставить часовых».

Ну, что ж... Революция действитель­но работает с теми, кто достался ей в наследство от самодержавия. Очеви­дец революции Александр Блок безого­ворочно прав: и темечко чесали, и кро­вушку пускали, и грабили и при этом несомненно держали «революцьонный шаг». Все дело в том, думается мне, что сразу же после 25 октября желаемое по нарастающей стало приниматься за действительное, и все участники рево­люции и гражданской войны мгновенно превратились по воле поверхностных газетчиков и плохих писателей, держа­щих нос по ветру, в «орлов» и «геро­ев». «Не жертвы— герои лежат под этой могилой, не горе, а зависть рожда­ет судьба ваша в сердцах всех благо­родных потомков, в красные страшные дни славно выжили и умирали прекрас­но». Правда здесь в определении: «красные», «страшные» дни. Осталь­ное— романтический вымысел. Сочи­няя это, Анатолий Васильевич Луначар­ский не вспомнил, наверное, что деньги на его партийную школу «Вперед», ор­ганизованную им в Болонье, добывали террористы-боевики ценой огромной и воистину страшной крови... Если бы тогда, в семнадцатом, и позже поняли, кому надлежало это понять, что нельзя вывернуть человеческую душу и выпо­лоскать ее под революционный ор­кестр,— возможно, не было бы в конце двадцатого века рашидовщины, чурбановщины и прочей безымянной корруп­ции и разложения. И 37-го, наверное, тоже не было бы...

Двинемся дальше: «Тут обнаружи­лось, что на Татьяне, Ольге и Анаста­сии были одеты какие-то особые корсеты. Решено было раздеть тру­пы догола, но не здесь, а на месте погребения. Но выяснилось, что ни­кто не знает, где намеченная для этого шахта. Светало. Комендант по­слал верховых разыскивать место, но никто ничего не нашел. Выясни­лось, что вообще ничего приготовле­но не было, не было лопат и т. п. Так как машина застряла между двух де­ревьев, то ее бросили и двинулись поездом на пролетках, закрыв трупы сукном. Отвезли от Екатеринбурга и остановились неподалеку от дерев­ни Коптяки, это было в 6—7 часов утра. В лесу отыскали заброшенную старательскую шахту (добывали ко­гда-то золото), глубиной аршина 3%. В шахте было на аршин воды. Ком. распорядился раздеть трупы и раз­ложить костры, чтобы все сжечь. Кругом были расставлены верховые, чтобы отгонять всех проезжающих. Когда стали раздевать одну из девиц, увидели корсет, местами разорван­ный пулями,— в отверстие видны были бриллианты. У публики явно разгорелись глаза. Ком. решил сейчас же распустить всю артель, оставив на охране нескольких верховых и пять человек команды. Остальные разъе­хались. Команда приступила к разде­ванию и сжиганию. На А. Ф. оказался целый жемчужный пояс, сделанный из нескольких ожерелий, зашитых в полотно. Бриллианты тут же выпа­рывались. Их набралось (т. е. брилли­антовых вещей) около 1/2 пуда (восемь килограммов, восемь тысяч граммов, во­семьдесят тысяч каратов! Цена этих камней несметна.— Г. Р.). Это было похоронено на Алапаевском заводе в одном из домиков в подполье, в 19-м году откопано и привезено в Москву. Сложив все ценное в сумки, остальное, найденное на трупах, сожгли, а самые трупы опустили в шахту. При этом кое-что из ценных вещей (чья-то брошь, вставная челюсть Ботки­на? — Г. Р.) было обронено, а при попытке завалить шахту при помощи ручных гранат, очевидно, трупы были повреждены и от них оторваны некоторые части— этим комендант объясняет нахождение на этом ме­сте белыми (которые его потом от­крыли) оторванного пальца и т. п. (Плохо «объясняет» комендант— не уследил за одним из своих, а тот попро­сту отрезал палец, чтобы снять с него золотое кольцо. Во все времена и у всех народов подобные действия именовали мародерством.— Г. Р.). Но Романовых не предполагалось оста­влять здесь— шахта заранее была предназначена стать лишь времен­ным местом их погребения. Кончив операцию и оставив охрану, ком. в 10—11 часов утра (17-го уже июля) поехал с докладом в Уралисполком, где нашел Сафарова и Белобородо-ва. Ком. рассказал, что найдено, и высказал им сожаление, что ему не позволили в свое время произвести у Романовых обыск. От Чуцкаева (предс. горисполкома) ком. узнал, что на 9-й версте по Московскому тракту имеются очень глубокие, за­брошенные шахты, подходящие для погребения Романовых. Ком. отпра­вился туда, но до места не сразу доехал из-за поломки машины, доб­рался до шахт уже пешком — нашел действительно три шахты очень глу­боких, заполненных водой, где и ре­шил утопить трупы, привязав к ним камни. Так как там были сторожа, являвшиеся неудобными свидете­лями, то решено было, что одновре­менно с грузовиком, который приве­зет трупы, приедет грузовик с чеки­стами, которые под предлогом обы­ска арестуют всю публику. Обратно ком. пришлось добираться на слу­чайно захваченной по дороге паре. Задерживающие случайности про­должались и дальше— отправив­шись с одним из чекистов на место верхом, чтобы организовать все дело, ком. упал с лошади и сильно разшибся (а после также упал и че­кист). На случай, если бы не удался план с шахтами, решено было трупы сжечь или похоронить в глинистых ямах, наполненных водой, предвари­тельно обезобразив трупы до неузна­ваемости серной кислотой. Вернув­шись, наконец, в город уже к 8 час. вечера (17-го) начали добывать все необходимое — керосин, серную кис­лоту. Телеги с лошадьми без кучера были взяты из тюрьмы. Рассчитыва­ли выехать в 11 вечера, но инцидент с чекистом задержал, и к шахте с ве­ревками, чтобы вытаскивать трупы и т. д., отправились только в 12 1/2 ч., ночью с 17 на 18-е. Чтобы изолиро­вать шахту (первую, старательскую) на время операции, объявили -в де­ревне Коптяки, что в лесу скрывают­ся чехи, лес будут обыскивать, что­бы никто из деревни не выезжал ни под каким видом. Было приказано, если кто ворвется в район оцепле­ния, расстрелять на месте. Между тем рассвело (это был уже третий день, 18-го). Возникла мысль часть трупов похоронить тут же у шахты, стали копать яму и почти выкопали. Но тут к Ермакову подъехал его зна­комый крестьянин и выяснилось, что он мог видеть яму.

Пришлось бросить дело. Решено было везти трупы на глубокие шах­ты. Так как телеги оказались непроч­ными, разваливались, ком. отправил­ся в город за машинами (грузовик и две легковые, одна для чекистов). Смогли отправиться в путь только в 9 час. вечера. Пересекли линию же­лезной дороги, в полуверсте перегру­зили трупы на грузовик. Ехали с тру­дом вымащивая опасные места шпа­лами, и все-таки застревали несколь­ко раз. Около 41/2 утра 19-го машина застряла окончательно, оставалось, не доезжая шахт, хоронить или жечь. Последнее обещал взять на себя один товарищ, фамилию ком. забыл, но он уехал, не выполнив обещания.

Хотели сжечь Алексея и Д. Ф., но по ошибке вместо последней с Але­ксеем сожгли фрейлину. Потом похо­ронили тут же, под костром, останки и снова разложили костер, что со­вершенно закрыло следы копания. Тем временем выкопали братскую могилу  для  остальных.  Часам к 7 утра яма, аршина в 21/2 глубины, 31/2 в квадрате, была готова. Трупы сложили в яму, облив лица и вообще все тела серной кислотой, как для неузнаваемости, так и для того, что­бы предотвратить смрад от разложе­ния (яма была не глубока). Забросав землей и хворостом, несколько раз проехали— следов ямы и здесь не осталось. Секрет был сохранен вполне — этого места погребения белые не нашли».

На этом заканчивается записка Юровского (Подлинник записки нахо­дится в коллекции ЦГАОР.). Я думаю, она достаточно ясно ответила на тот давний вопрос, а точнее— историче­скую ухмылку: Романовы трусы... Да нет же, нет, и как хорошо, что мы по­степенно, но верно отходим от вульгар­но-классовых, пустых, бессмысленно-злобных оценок. И еще, подумал я: могила Романовых— не миф, она существует реально...

Несколько слов о тех, кто участво­вал в екатеринбургских событиях, а также о том, как сложилась судьба некоторых из них.

Юровский в 1938 году умер в Кремлевской больнице— я уже упоминал об этом, это факт известный. Но мало кто знает, что дочь Юровского Римма, участница гражданской войны и в прошлом один из секретарей ЦК комсомола, была арестована госбезопасностью. По этому поводу Юровский обратился из больницы с письмом к Сталину, и писал он в этом письме о том, что в органы пролетарской  диктатуры  проникли, с его точки зрения, враги.

Наверное, это так и было и даже наверняка — сегодня широко обнародованы факты о палачах и садистах из того ведомства. Но меня все время не оставляет мысль о том, что принцип «тодо модо» — любой ценой, наказуем в нашем призрачном мире. Все равно наказуем!

Вспомним инспирированную Уралсоветом переписку Романовых в связи с предполагаемым их побегом. Председатель Уралсовета Белобородов в 1920 году выступил в качестве прокурора по сфабрикованному делу комкора Думенко — первой сабли революции, как называли этого человека,— и потребовал для него смертной казни. Думенко был расстрелян. Сам Белобородов последовал за Думенко в 1938 году.

Член Уралисполкома Дидковский, как и Белобородов, участвовал в «романовских» событиях и в 1938 году был расстрелян как «враг народа».

Еще один член Уралсовета, военный комиссар Голощекин, дожил до октября 1941 года, работал Главным арбитром при СНК СССР и был арестован госбе­зопасностью и тогда же расстрелян в городе Куйбышеве.

Комиссар продовольствия Уралсовета Войков в 1927 году был полпредом СССР в Варшаве, и там, на перроне вокзала, его настигла пуля белогвардейца Коверды. Касвинов утверждал, что Войков не был причастен к екатерин­бургским событиям ни с какой, что назы­вается, стороны. Но это не так: именно Войков  подписал   требование  на выдачу серной кислоты, с помощью которой Юровский уничтожал трупы казненных.

Мне говорили, что Никулин служил в милиции, умер в почете и похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Так ли это на самом деле— не знаю.

Медведев и Якимов расстреляны белыми. Ваганов убит на ВИЗе.

Е. Е. Алферьев приводит в этом письме список участников расстрела. Список этот на­шими историками не признается досто­верным. И, тем не менее, я рискну его огласить: кроме названных выше Юровского, Никулина, Медведева, Ваганова, в нем фигурируют — Лайош Хорват, Ансельм Фишер, Эмиль Фекете, Имре Надь, Андраш Вергази (Вергаш) и другие; судьбы их мне неизвестны, но если Председатель Совета Министров Вен­герской Народной Республики Имре Надь на самом деле участвовал в расстреле Романовых и их людей, то его постигла страшная судьба: он был повешен во дворе Будапештской тюрьмы сразу же после подавления венгерского мятежа 1956 года.

Должен сказать, что на первом эта­пе своего «частного» расследования я совершенно не представлял себе, ка­ким образом следует двигаться в на­правлении истины. Все описания местности казались туманными— в этих описаниях не было никаких особых при­мет, я впадал в отчаяние, уныние, без­надежность овладевала мной.

Но вот фотографии... Ими перепол­нен труд Соколова, и они, казалось мне, и есть тот путеводный маяк, который рано или поздно выведет к искомой точке или местности, во всяком случае. Я забыл только, что с июля 1918 года прошло шестьдесят лет. Но я понял это, когда встретился со своим свердловским знакомым, и мы отправились туда, где некогда работал Соколов.

У Маяковского есть такие строчки: «За Исетью, где шахты и кручи, за Исетью, где ветер свистел...» — так оно все и оказалось: шахты, канавы, холмики.

Мы переглянулись. «Я тебе говорил... — он отрицательно покачал головой.— Здесь с налета не взять. Здесь трудиться надобно...»

Несколько часов бродили мы по этим местам. Набрели на пересохший прудик, скорее большую яму. На бере­говом откосе виднелось сквозь заросли кустарника и крапивы огромное, выдол­бленное из бревна старательское корыто. По дну шла длинная двойная ограда, полусгнивший частокол. На другом откосе мы нашли истлевшие пожарные шланги и части механической помпы.

Мы вышли на дорогу, которая как бы ответвлялась от той, по которой двигались здесь трелевочные трактора, вывозя мусор после санитарных пору­бок или еще каких-то лесных мероприя­тий. Дорога как дорога— глубокие колеи, почему-то подзаросшие невысокой травой и мохом, между колеями попа­даются несъедобные грибы. «Давненько по ней не ездили...» — «Да. Слишком давно». Он повел головой вперед и чуть в сторону, и... мне показалось, что я сплю: прямо посередине дороги стояла могучая ель. Метрах в тридцати от нее— вторая. «Это дорога Соколо­ва,— сказал он тихо.— Здесь некогда двигались белогвардейские грузовики. А когда все кончилось...» — Он махнул рукой, не договорив. Да, на этой дороге все кончилось шестьдесят лет назад. С тех пор по ней никто не ездил. Мы нашли и остатки «старой березы» — огромный, сгнивший пень. Под ним, на глубине примерно двадцати сантиме­тров мы обнаружили угли, перегорев­шую землю — следы давнего большого костра.

Сама шахта, а вернее, пространство вокруг нее на совсем небольшой глубине было заполнено ржавой проволокой, истлевшими гвоздями, битыми фото­пластинками, сгнившими досками от ящиков, костями животного происхождения.

Все это было не главным. Существует ли могила? И где именно находится?

Существует, мы не сомневались— зачем Юровскому лгать? Его записка не предназначалась для всеобщего сведения.

Место нам помог обнаружить анализ текстов, который позволяет прийти к выводу: выехав из леса, грузовик с телами некоторое еще время двигал­ся по проселочной дороге, а потом застрял. Вырыли могилу, похоронили, набросали хвороста и поехали дальше.

У Соколова и Дитерихса есть показания железнодорожного рабочего, к которому приходили люди Юровского и просили помочь вытащить грузовик.

Итак, показания вполне очевидно пересеклись и обнаружили истину.

...Мы вышли из леса, здесь начина­лись луга, человек десять рабочих мо­стили старый проселок, самосвалы под­возили щебень и асфальт. Оставалось еще около шестисот метров.

— Сегодня пятница.— Мой помощник весьма значительно посмотрел .на меня.— С понедельника они продол­жат, и если это та самая дорога—все...

Если та самая... Как это проверить?